Умер Михаил Довженко.

Больше сорока лет длилось наше знакомство, почти сразу перешедшее в дружбу, и все эти годы я не уставал удивляться Мише и по-хорошему завидовать ему. Думаю, сотни и тысячи людей, которые знали Довженко и которых он знал и помнил поимённо, тоже поражались кипучей энергии Миши, его постоянной нацеленности на доброе и справедливое дело, его безоглядной готовности в любой момент броситься на защиту безвинно обиженного. Таким Миша был и на первом курсе университета в 1965 году, и в экзотических командировках во время практики на Чукотке, и в период работы корреспондентом ТАСС по всему БАМу на излёте 70-х, и… ещё четыре дня назад утром.

Так уж получилось, что три года назад, передавая мне вместе с редакторским креслом свой компьютер, Миша не стёр из его памяти затерявшуюся на периферии папку «Переписка». Может, забыл; а может, с дальним прицелом оставил для меня. Давно собирался я, не читая, переслать эту папку Мише по электронке, да всё как-то недосуг было, откладывал на потом. Ну, а теперь некуда стало посылать, и я во вторник, когда получил страшное известие, заглянул в эту папку. В ней нет интимных документов, только письма, которые он посылал в разные инстанции и разным официальным лицам, включая бывшего главу района, губернатора и Президента.

Письма эти удивляют тем, что в них нет так называемых сухих фраз. Каждое слово пропущено через сердце, при этом дело не ограничивается одними эмоциями. Как настоящий журналист, наш Мих-Мих (он любил, когда его так звали) сразу обрисовывает проблему, причём так чётко, что адресат уже не сможет сказать: чего-то, мол, недопонял. А дальше непременно идёт конкретное предложение – как эту проблему решить. Предложение не наивное, дилетантское, а продуманное, разумное, конструктивное – о чём бы ни шла речь: о выделении квартиры ветерану войны в Пластуне или о путях спасения основного производства на арсеньевских заводах, о выпуске литературной газеты-альманаха для начинающих поэтов или о судьбе убиваемых браконьерами-«олигархами» небольших рыбных цехов на побережье. И везде – неповторимая довженковская интонация и та смелость в суждениях и выражениях, истоки которой идут ещё из «оттепели» 60-х годов.

Смелость эта как небо от земли отличается от нынешней «смелости», с которой иной принимается ругать всё и вся. Нынешняя «свобода», позволяющая чернить и хаять всё подряд, и рядом не ночевала с той свободой духа, которая отличала Мишу Довженко. Видимо, таким был и его отец, о котором я знаю только, что он был репрессирован за вольнодумство.

Сам Миша, не умевший и не желавший прятать голову под крыло, не раз получал по этой самой голове. Скажем, за полшага до окончания университета, на госэкзамене по научному коммунизму. Ну кто на факультете мог сцепиться с председателем экзаменационной комиссии в неравном, увы, споре насчёт нужности или ненужности самого этого предмета? Да только Довженко! Он так и не узнал, сколько усилий приложили сочувствовавшие ему преподаватели и активисты из нашего числа, чтобы аннулировать уже подписанный ректором приказ о его отчислении… А задолго до этого были неприятности и встречи со следователем из-за хранения и копирования стихотворных опусов одного из будущих больших диссидентов. Ну, а позже разного рода шишки он будет получать, наверное, чаще, чем зарплату. И при этом даже те, кто будет ставить ему эти шишки, будут в глубине души симпатизировать ему и уважать его здоровое упрямство.

Судьба подарила ему, повторю, невероятное количество друзей. Мише, конечно, льстило знакомство с одним из знаменитейших российских актёров и с космонавтом, но на его внутренних весах эта чаша не перевешивала знакомство с простыми людьми из рабочей и сельской среды, с каким-нибудь обездоленным стариком или попавшим в беду мальчишкой. В своей помощи им Михаил Довженко был неутомим и последователен.

Кстати, в упомянутой компьютерной папке я нашёл много писем в разные инстанции по поводу судьбы одного человека из Арсеньева. Не буду распространяться о сути горькой проблемы, скажу лишь, что Мих-Мих, добиваясь справедливости, отдал этому делу несколько лет. В самом начале, как я понял, Миша практически не был знаком с человеком, обратившимся к нему за помощью; позже они стали друзьями. Да Довженко и не мог иначе… Борьба за правду продолжалась очень долго и дошла до стадии суда во Владивостоке. Именно в зале суда Мише стало плохо. И через несколько минут он умер.

Вряд ли кто-то станет спорить, если я скажу, что Михаил Довженко погиб на боевом посту. Или даже точней – прямо на поле боя.

Прощай, Миша.

Юрий Шадрин ,
член Союза писателей России