(Начало в №38, 40)

Виктор Воронин, сотрудник заповедника:

- Время зимних учётов для меня желанно и волнительно. Это редкая возможность хотя бы на короткое время вернуться в романтическое прошлое, о котором напоминают тебе одному понятные старые приметы и знаки: полуразвалившаяся изба; поваленное на броду дерево с оцарапанным, замызганным стволом, служащее с давних пор переходом для всех нуждающихся в нём; величественная, похожая на готический собор скала, у подножья которой произошла незабываемая встреча с опасным хищником; брод, быстро набухающий от дождей, где чудом обошлось без травм и потерь; удобная излучина реки с галечной отмелью, где традиционно пили чай.
Всё это ностальгически влечёт и потому-то даёт духовную подзарядку, заставляет держать себя в хорошей физической форме. Проходишь большие расстояния по нетронутой тайге, рассматриваешь и фиксируешь следы живущих здесь зверей. По следам на снегу, словно по большой книге, читаешь разнообразные сообщения, будто видишь истории, происшедшие здесь накануне. И всего лишь нужно – правильно открыть эту книгу и быть чуточку любознательным.
Вся информация лежит на поверхности, в прямом смысле слова. Остановись и воспользуйся ею. Правда, нужно быть деликатным и осторожным, когда заходишь в лес, если хочешь что-то познать. Недостающая практика придёт. Ты находишься в гостях, об этом не нужно забывать, это не твой дом. А хозяева живут здесь по своим законам, не меняя их, многие тысячелетия, и нужно уважать их образ жизни. И по возможности незаметно посещать их, если они позволят. Тогда вам, может быть, откроются некоторые их тайны, и вы станете причастны к какому-либо событию. Цените это…
Нынешняя зима на удивление малоснежная и холодная. Снега в лесу мало. В декабрьский учёт можно было обойтись без лыж. Я большую часть пути нёс их в руках, как необходимую нагрузку, положенную за посещение редких мест. Снег был сухой и лёгкий, чуть выше щиколотки. Звери ходили легко и беспрепятственно. Ещё тогда я заметил надвигающую бескормицу. Так, например, отсутствие кабанов в долине и дубняках было дурным признаком, там много купалищ, которые сейчас не посещались.
Немногочисленные табуны держались кедровых массивов, перелопачивая по много раз хвойную подстилку, где кое-что находили. Большое количество грызунов ещё осенью катастрофически подорвало ореховую подкормку для многих животных. Кабаны целыми днями рылись в опавшей хвое, спешили запастись перед большими морозами хоть каким-нибудь жирком. Лишь крупные секачи бегали по лёгкому снегу многие километры, по горам и долинам, озабоченные, впрочем, больше инстинктом размножения.
Олени жили, казалось бы, как всегда. Неторопливо бродили по руслам рек, объедая молодую поросль, копытили опавшую листву в поисках трав. Но от прошлого года отличие было. В дубовых лесах кормиться было нечем: хотя и был небольшой урожай желудей, мыши подобрали всё. Подобрали – и стали гибнуть от перенаселения, а возможно от эпизоотии.
Уже в середине зимы было видно «на глаз», что олени, изюбри не так круглы, как осенью. Кабаны к зиме просто голодали. Бродили по «теплякам», ели какую-то живность, бороздили носами долины рек, кормились, как овцы, травой. В начале зимы, пока земля не очень промерзла, «громили» запасы ореха у бурундуков, не гнушались и самими хозяевами этих кладовых. Часто можно было видеть полосатые хвостики среди огромных ям, что они выкапывали в голодном рвении. Такое не наблюдалось давно.
К февральскому учёту снега прибавилось, но не намного. В местах, где он был потревожен животными, снег затвердел. Образовалось что-то вроде застывшего бушующего моря. Бугры и впадины были тверды, как лёд, идти на лыжах неудобно, да и грохот от такого хода стоял в долинах на многие сотни метров, распугивая на нашем маршруте и спящих, и бодрствующих лесных обитателей. Небольшие стайки синиц, поглощённых кормёжкой в тальниках, при нашем приближении спешно отлетали в сторону, как от падающих деревьев, рассаживались и пережидали. Я опасался, что наша трескотня и грохот может поднять медведей, спящих (но уже чутким, весенним сном) в громадных тополях, мимо которых проходили. В одном месте навстречу нам шёл тигр, и будь снег пушистый – могла быть встреча. Но тигр так испугался грохота, исходящего от нас, что, наверное, подумал об облаве на него и на скачках помчался к ближайшей сопке, в ужасе начал карабкаться, не разбирая пути, куда-то вверх почти по отвесной скале.
Следов тигров было много. Вернее, тропы нашего маршрута и русла ключей были нахожены ими, но это были старые следы, даже не следы, а ямки давностью всей зимы. Заметить свежий след было трудновато, лишь присмотревшись к крупицам свежего снега, можно было понять, что здесь кто-то прошёл. Тигриные следы по ширине шага почти совпадали с нашими. И мой напарник (назову его Николаем) часто шёл по ним. У него что-то не ладилось с ходьбой на лыжах, он часто падал. Спускаясь с пригорка, падал, поднимался на склон – падал. А самое удивительное, иногда падал на ровном месте, где, казалось, это было невозможно. Может быть, он таким образом отдыхал, не знаю. Нападавшись вволю, Николай время от времени сгребал лыжи в охапку и, неся их, как вязанку дров, пока они не оттягивали руки, шёл по тигриным лункам. Потом снова надевал лыжи и начинал падать. Я старался держаться на расстоянии, давая ему время на отдых, пока он лежал то на правом боку, то на левом.
За время всего маршрута мы обнаружили две плохонькие давлёнки. Они были настолько старые (а тигры, вероятно, были настолько голодные), что на их месте остались жалкие пряди изюбриной шерсти: ни тебе костей, ни голов – всё было съедено не однажды возвращавшимися тиграми. Приправу, что я прихватил перед походом, дабы сдобрить наваристые мослы, пришлось выносить нераспечатанную в посёлок. Как бы в насмешку над нами, на протяжении всего маршрута тигриными экскрементами была завалена вся дорога. Они демонстрировали широкий спектр пищевых пристрастий тигров – разной давности и с разным наполнением.
А бесконечные лёжки у тропы, где они отдыхали, валяясь, как коты на крыше, с многочисленными отпечатками туш, засаленные деревья от их сытых боков – всё это указывало на неплохо проведенное здесь ими время. Однажды мы наткнулись на такую кучу испражнений, что издали приняли её за кусок скалы, торчащий изо льда: не менее полуведра бывшей кабаньей мякоти. Повздыхали у этой кучи, а чтобы как-то сбить разыгравшийся аппетит засунули себе в рот по карамельке. Как ни крутили мы головой по сторонам, прислушиваясь и провожая жадным взглядом птиц, ничего не обнаружили. Видать, и вороны здесь не те, что на побережье.
Из птиц громче всех голосили поползни – радостно по-весеннему, они были вездесущи. Пришло их время. Яростно кормились на сушинах, не переставая нахваливать себя. Порой какой-нибудь из них, насытившись и слегка одурев от весенних токов жизни, заводил такую песню – что впору певчим птицам. В далёкой вышине накручивали спирали вороны, их клекочущие гортанные голоса приобретали певуче-лирические нотки. Их чёрные силуэты крестиками застыли, словно бумажные змеи, планировали в тёплых потоках уже весеннего воздуха.
Хорошо в такой снег зайцам, их следы везде. По буграм снежных надувов бойко стригут они леспедецу, самые её тонкие вершинные веточки, густо посыпая кругляшками своих экскрементов. Истоптаны кустарники, набиты плотные тропки. Где упала сломанная ветка осины, туда ведёт их тропинка. Обглоданные стволы белеют издалека. Встают на задние лапы зайцы, тянутся к сладкой плоти.
Шагает впереди мой молодой напарник, идёт, не замечая ничего; если его не беспокоить и не указывать на очевидные знаки, шёл бы он до самого синего моря и очнулся бы, наверное, когда оказался по колено в воде. Родился здесь, живёт у реки, знает её (правда, потребительски), рыбак хороший, не зря в его симпатичной скуластой физиономии угадываются аборигенные предки. А в лесу далеко отпускать нельзя: или покрикивать надо время от времени, куда и что, или идти в верёвочной связке, вроде альпинисткой. Хорошо, правда, немногословный и спокойный, с врождённой деликатностью и не висит обузой.
На одной из развилок притормозил Николая и придал его шустрой ходьбе нужное направление. Свернули резко в сторону, вверх по основной реке, где нужно провести учёт и где я не был давно. Тропа хорошо нахожена тиграми, а летом и медведями, набита годами. Не нужно искать спасительных затёсок. Тигры ходят по оптимальному пути, срезая повороты и завалы. Мы уткнулись в эти следы и через какое-то время неожиданно вышли на поляну перед избушкой. Здесь когда-то, судя по следам, тигр свернул к одинокой пихте перед входом в избу и устроился надолго. Он сидел и лежал, не выпуская из поля зрения вход, как бы дожидаясь чего-то, наверное, нюхал воздух с незнакомыми запахами. Отлежавшись, ушёл вглубь долины к сопке на пробитую им же тропу.
Вначале я даже не узнал избу, так она изменилась. Присевшая, снизу подгнившая, какая-то скукоженная, как берёста на огне, с выщербленными окнами, подслеповатая. Но жить в ней ещё можно. А сколько было событий, связанных с постройкой этой избушки! Выбор места, конструктивные смелые решения, которые, правда, не воплотились, надежды о стационаре в этом районе и прочее. И я вложил посильную лепту, если не в само строительство (были авторитетные люди), то в заготовку строительного материала для избы. Мы с таким же молодым, как я в те годы, товарищем кололи дранку из кедра по технологии предков и сильно уставали от непривычной и тяжёлой работы.
А вечером, как ни в чём не бывало, сидели перед палаткой у костра и слушали студенческие песни и даже ухаживали за молодыми практикантками, которые иногда посещали нас. Комаров, клещей и мышей не помню, то ли их в те годы вообще не было, то ли были другие, более сильные впечатления. Ярко пылал костёр, унося в звёздное небо снопы искр, отчего лица были сильно загорелые, с большой гаммой чувств от рассказов старых таёжников, песен, от завязывающихся отношений. Гулко стонали высокие кедры, темень подступала вплотную. Изредка где-нибудь ухало подгнившее дерево, прерывая говорящих на полуслове. Вздрагивали наши избранницы, крепче впивались своими холодными и лёгкими ладошками в наши натруженные за день кисти. Там, в черноте высоких скал, покрикивали совы. Мы сидели плотно друг к другу, чувствуя обоюдное тепло, оберегали девушек, как нам казалось, от пугающей неизвестности…
В предпоследний день учёта с утра поползла какая-то серая пелена. Солнце поблекло, подслеповато щурилось на застывшую тайгу сквозь плотную марь, как бы раздумывая, стоит обогревать её сегодня или вздремнуть денёк. Было очень тихо и пустынно. Чёрной тряпкой мелькала среди деревьев желна, била по мёртвым стволам тяжёлым клювом, пытаясь как-то подбодрить притихших жителей. Её унылый, тягучий крик метался среди деревьев, уходил и всё никак не мог уйти. Вокруг всё оцепенело, замерло, приготовилось к ненастью. Полетели первые робкие снежинки. Всё говорило о перемене погоды. Необходимо было за день пройти два маршрута и скорей выбираться из дебрей, пока было время.

Рисунок Виктора Воронина